2. Друзья и одиночество

Как вы думаете, можно ли чувствовать боль потери из-за того, чего никогда не было?
Раньше я никогда не задавался таким вопросом, разве что мысли забредали в уголок надежды, где звездочкой сияла мечта о родителях. Но я никогда не думал о них как о чем-то навеки потерянном, а посему вопрос этот никогда раньше передо мной не стоял.
А вот теперь встал во всей своей красе.
И было… больно?
Сложно сказать, что я чувствовал, я и сам того до конца не понимал. Да и не хотел понимать. Я всегда жил сегодняшним днем, без уверенности в прошлом и веры в будущее. Так почему что-то должно было поменяться? Почему должен был меняться я сам?
Я никому и ничего не был должен.
Полчаса назад приходила мать-наставница, звала меня к его преосвященству, но я сослался на болящую голову и вот уже полчаса как сидел на подоконнике, всматриваясь в то, как оживал двор приюта. Солнце лило на землю золото и пурпур, возвращало миру спрятанные на ночь краски, словно богатая женщина, достающая из шкатулки драгоценности. На траве кроткими блестками переливалась роса, словно подмигивала, и заставляла губы растягиваться в улыбке.
Говорят, мир родился однажды из рук Бога и теперь жил, славя Его.
Но мне почему-то казалось и кажется, что мир рождается с каждым рассветом и закатом. Из рассвета рождаются свет, радость и день, из заката – тени, тайны и ночь. Это казалось таким же естественным как дыхание и таким же прекрасным как звезды. А с другой стороны – почему бы и нет?
Прошло уже почти три недели с тех пор, как мы с Ребеллой вернулись из лесу. Она тут же стала всеобщей любимицей. Парни чуть ли не дрались за право ей помогать, девчонки наперебой предлагали подружиться. Она завертелась в этом ярком танце радости и смеха.
А я ее потерял.
Каждый раз, наблюдая из-за угла за всеобщим весельем я, казалось, уже готов был выскочить к ней, увести на миг с этого бала, поговорить, попытаться снова к ней приблизиться, ведь, испробовав дружбу, мне не хотелось возвращаться к одиночеству. Но каждый раз я оставался в тени и не выходил. Зачем навязывать себя, если ей и так хорошо?
Для меня же ничего не менялось. Как обычно парни делали вид, что меня нет поблизости, а сами тайком пытались поставить подножку. Как обычно девочки подшучивали надо мной и весело хихикали за моей спиной. Помощницы настоятельницы ободряюще улыбались и хлопали меня по плечам, но я не верил их улыбкам.
Я бросил взгляд на часы. Полседьмого. Можно наведаться к матери Ганне, она сегодня обещала котлет нажарить, может, умыкну кусочек повкуснее, если помогу ей на кухне?
Я фыркнул, и принялся натягивать одежду. Мать Ганна и так всегда меня балует, насколько это позволяет ей задиристый и упрямый характер, сломить который не смогли даже тридцать лет в монахинях. На ходу застегивая рубашку и заправляя ее в джинсы, я выбежал из комнаты, прошелся по коридору и свернул налево, в ванную. Она была общей, так что вставать раньше было выгодно еще и в том плане, что не приходилось ждать своей очереди.
Опять мою щетку запинали куда-то под шкаф? Господи, ты так усердно учишь меня смирению, мне иногда даже страшно становится. Прости чадо свое неразумное, на Страшном Суде Ты взвесишь меня на Твоих весах Правосудия и я покаюсь в этом грехе, но это будет позже, а сейчас я немножечко почищу свои ботинки зубной щеткой этого Райки, прости его, Господи, потому что я его простить смогу очень вряд ли…
Отфыркиваясь от ледяной – даже зубы ломило – воды, я с грехом пополам расчесал длинные, непослушные светло-фиолетовые лохмы на своей голове и стянул их бечевкой в конский хвост. Часть прядей тут же из него выбилась и встала чуть ли не торчком. Я вздохнул, взлохматив свою шевелюру, подмигнул своему отражению и вышел из ванной, правда, забрав с собой зубную щетку от греха подальше. Ведь Райки и обидеться может на такую мелочь как обувной крем на его щетке, вот странный, правда?
Забежав в комнату, я спрятал все свои вещи в нишу под старой вынимающейся паркетиной. Стащил со спинки кровати свою куртку, подумал, бросил ее обратно, и выскочил за дверь. Теперь бодрым шагом на кухню!
Подходя к лестнице, я услышал чьи-то голоса и притормозил, желая послушать, кто же там. Подслушивать чужие разговоры нехорошо, я прекрасно знаю, можете даже не читать мне эту лекцию. Но иногда можно услышать странные вещи, о которых лучше знать только обрывки, чем не знать совсем.
- И что он? – спросил моложавый, прекрасно знакомый мне голос. Показываться из-за угла пропало всякое желание. Его преосвященство собственной персоной!
- Отказался, говорил, что у него снова болит голова, – ответил не менее знакомый тенор матери-настоятельницы Ольги.
- Это начинает вызывать у меня стойкое дежавю. Я уже общался когда-то с подобным мальчиком, и поверьте, впоследствии это вылилось в знаменитые события пятнадцатилетней давности.
- Вы хотите сказать, что он может быть…
- Я ничего не хочу сказать. Он не может быть Апостолом, просто не может.
- Да, я вечно забываю об этом… Уж лучше бы ему была уготована судьба Апостола, да простит милосердный Господь мне эти слова!
- Господь все простит. Он знает?
- Нет, откуда ему знать? Кроме меня и Вас, ваше преосвященство, об этой его особенности не знает никто.
- Тогда почему его шарахаются сверстники? Вам нужны проблемы?
- Они просто не сошлись характерами. Райки слишком амбициозен, чтобы считаться с кем-то, кто с ним не согласен. Ему легче избить неугодного мальчишку, чем понять и принять его. Я пытаюсь бороться с этим, но выше головы не прыгнешь.
- А остальные просто поддерживают заводилу… Ладно, не здесь и не сейчас, скоро все проснутся, еще не хватало, чтобы кто-то что-то услышал. Пойдемте, Ольга, я бы хотел обговорить…
Хлопнула дверь, и голоса стихли.
Я стоял, прижимаясь к стене ни жив, ни мертв. Они говорили обо мне, как пить дать обо мне говорили! Но кто такие Апостолы? И почему я не могу быть одним из них? И что за особенность храниться во мне, что может принести всем только проблемы?..
…мерцающий фиолетовый клуб, метнувшийся навстречу серой тени…
Они знают?!
Нет, нет, не может быть, не могут, не могут они такое знать, иначе не оставили бы меня здесь, а забрали бы куда-то в глушь, где благополучно утопили бы в формалине. Как особо интересный экспонат, детям в назидание.
Не о том думаешь, Кроно! Совсем не время и не место думать, отправят тебя в музей на экскурсию или как экспонат!
Но что же делать, что же делать?.. Так, тихо, тихо, во-первых, нужно успокоиться. Если я буду метаться, то они мало того, что что-то заподозрят, так я еще и могу что-то сотворить совсем уж глупое и выдать себя. Нужно вести себя, будто я ничего не знаю. Так будет безопаснее всего. А посему – вперед к матери Ганне, олух царя небесного!
Но я выждал пару минут, чтобы эти двое точно ушли, и только потом спустился на первый этаж и вприпрыжку помчался на кухню. Уже у самых дверей пахло котлетами, можно было умереть смертью храбрых, благополучно захлебнувшись слюнями. Но я решил войти в историю под каким-то другим титулом, поэтому рывком распахнул вечно заклинивавшую дверь и кубарем ввалился внутрь.
- Здравствуйте, мать Ганна! – крикнул я вглубь помещения и, руководствовавшись своим носом как лучшим в мире поводырем, пошел на манящий котлетный дух.
- О, ты как всегда рано, Кроно! – дернула меня за длинный хвост в тот самый момент, когда я, обжигаясь, пытался достать со сковороды котлету, внезапно объявившаяся ровно за моей спиной тетушка Ганна. С неожиданности я уронил котлету обратно и проводил ее грустным голодным взглядом. – Что ж тебе неймется, хвостатый ты хитрюга!
- Так вкусно же. И пахнет как, – со вздохом попытался оправдаться я, поворачиваясь к ней.
Матери Ганне было уже хорошо за пятьдесят, это была дородная женщина в самом соку, как она сама любила говорить. Одежда монахини ей очень шла, как бы странно это ни было, и я просто не мог представить ее в чем-то другом. Ее веселые карие глаза смеялись из-за стеклышек блестящих очков в роговой оправе, а тронутые сединой волосы были стянуты в короткий хвостик-помазок и надежно спрятаны под покровом. Она была совершенно другая в сравнении с матерью Еленой, земля ей пухом и трава одеялом, но почему-то неуловимо напоминала ее.
- Попросить сложно? – рассмеялась она. – Всегда ты пытаешься что-то стянуть, пока никто не видит. Нешто все так плохо, Крось?
Попрошу не смеяться! Ну допустим, называет она меня так, ну так сколько ей, а сколько мне?
- Да уж могло бы быть и лучше, – буркнул я, отводя глаза.
Мать Ганна вздохнула, потрепала меня по волосам, а потом достала со сковородки злополучную котлету и ткнула обалдевшему мне в руку. Вытерла пальцы о переброшенное через плечо полотенце и отошла, говоря как бы сама себе:
- Ладно уж, пусть так, главное только чтоб мать Ольга не видела, а так Бог с тобой, жуй, если уж так хочется. Ох, батюшки-светы, спросит меня Господь потом, и что я Ему отвечу? Что не могла отказать этим синим глазам? Да не смотри ты на меня испуганно, жуй скорей, только не давись, и поможешь мне разнести тут все, посудой я тебя так уж и быть третировать не буду.
Я, довольно и несколько глупо улыбаясь, дожевывал котлету и семенил за ней.
Где-то через час, когда наступило всеобщее время завтракать, я уже справился со своими обязанностями и даже успел поболтать о каких-то пустяках с матерью Ганной. Так что неудивительно, что я первым получил свою пайку и отправился к излюбленному подоконнику.
Господи помилуй мою грешную душу, если я совру хоть слово, но за этот подоконник велась настоящая война. Все дети должны есть за столами, в компании сверстников и друзей, но я не чувствовал себя там не то, что комфортно, но и даже в безопасности. Подбросить гайку в мой суп или сыпнуть щедрой рукой «для аромата» песочка в рагу – что было сделать проще в этой толчее? Поэтому я уже давно облюбовал себе этот подоконник. Сколько меня с него гоняли швабрами, сколько отчитывали, сколько наказывали и даже водили к матери-настоятельнице. Но я упрямо продолжал выдираться на этот каменный насест, и на это уже давно махнули рукой.
В двери столовой ввалилась веселая и шумная толпа. Я поморщился и принялся колупать вилкой в тарелке. Есть перехотелось, как только я услышал знакомый голос и среди мозаики знакомых лиц мелькнул русо-рыжий блик. Пересидел. До этого дня я был в столовой или раньше, или позже всех. А вот засиделся. Ну, получай фашист гранату. Интересно, она меня хоть вспомнит?
- И вы представляете – прямо под удар! – звенел среди остального шума голос Ребеллы. – И не испугался! И не убежал, и не спрятался, хоть тот зверюга рычал громче, чем мотор машины его преосвященства, когда шофер попытался лихо стартонуть с места, но забыл снять машину с ручника!
- Да быть не может! – ахнул кто-то из девочек.
- Чистая правда, – я заметил, что девочка размашисто перекрестилась. – Он не побоялся ничего, а потом оказалось, что это был его друг, и он ушел, не тронув нас. Это Кроно его уговорил уйти и никого не трогать. Кстати, медведя звали Бор.
Я едва не подавился куском картофеля. Бор?! Кроно?! Она что, обо мне рассказывает?!
- Он даже дает имена зверям. И притом иногда не может вспомнить, как зовут его соседей по этажу! – фыркнул кто-то из мальчишек.
- Может, в этом виноват не только он, но и кто-то еще помимо него? – лукаво усмехнулась Ребелла.  – Вот обижусь, и не буду рассказывать, как я видела ангела в лесу!
Я насторожился. Какой еще ангел в лесу? Я ничего такого не помню! Где она взяла этого ангела? Нарисовала, что ли? Ангелы в лесу не водятся, это вам не Бор или Бинго, и даже не Брад – старый олень, живущий далеко-далеко, за Меловым карьером. Я сам видел его только трижды, прекрасную и гордую бурую тень среди зелени листьев. Но чтоб ангелы…
- Где ты нашла ангела в лесу, Ребелла? Ангелы на небе, – сказала со смехотворной важностью Крис, девочка лет шести, в общем-то смешная и веселая, но любящая показывать, что «мне уже не пять, мне шесть, а поэтому я серь-ез-на-я!». Над ее выходками хохотал весь приют, и она сама в первую очередь. Я не раз прикрывал ее мелкие оплошности, и она одна из немногих, кто это оценил как бескорыстный поступок, а не как возможность свалить все грехи на меня. 
- Да, я сама удивилась. Но он был золотистый, сияющий. И умел летать. Появился вдруг возле дерева, мелькнул прямо у меня перед глазами, а потом взмахнул крыльями и исчез в небе яркой золотистой точкой, я видела, как она покружила немножко на фоне облака, и растаяла в вихре блесточек…
Я заметил в глазах Ребеллы что-то ей, в общем-то, не свойственное. И мне впервые захотелось найти ангела не для того, чтобы возрадоваться, как положено любому верующему, не для того, чтобы попросить помочь в поисках мамы и папы. А просто для того, чтобы свернуть ему шею. И я сам испугался неожиданно всколыхнувшейся внутри жестокости, короткого видения летящих в сторону от удара длинных белоснежных перьев. Да что ж со мной творится накануне моего четырнадцатого дня рождения?
- Эй, это что, Кроно? Эй! Кроно! Это ты? – Ребелла смотрела в мою сторону и махала рукой. Я слышал шепотки типа «Ну вот, вспомнишь… вот и оно…», но не обратил на них внимания и помахал рукой в ответ.
- Я, Ребелла! Кто ж еще?
- Ну так что ж молчишь? Иди лучше сюда, к нам. Что сидишь все сам да сам?
- Нет, спасибо – покачал я головой, замечая более чем прозрачные намеки в глазах парней за ее спиной. – Что-то мне и тут неплохо, не хочется смешиваться с толпой.
- Ладно, – сказала она, взяла свою тарелку, под удивленными взглядами ребят прошла почти через всю столовую и остановилась напротив меня. – Тогда ты, думаю, не будешь против, если я присоединюсь к тебе?
Я посмотрел на нее с неприкрытым удивлением и радостью. Тут же отодвинулся в сторону, освобождая нагретое место.
- Нисколько, садись, – и улыбнулся своим неожиданно разбушевавшимся чувствам, взыгравшим от одного осознания того, что она рядом. Все смотрели на нас, как на Пресвятую Марию Богородицу, как если бы она ступила на грешную землю. Но я не замечал взглядов, не слышал шепотков. Все внимание сосредоточилось на весело болтающей Ребелле, боясь упустить хоть малейшую, хоть мало-мальски важную вещь.
Это было начало. Начало чего-то совершенно нового.
С того приснопамятного завтрака мир словно вывернулся наизнанку. Большую часть своего времени Ребелла проводила со мной, и я бы долго на себя плевался, если бы сказал, что не был этому безумно рад. Но в приюте я не сумел удержаться долго, даже с ней. Меня тянуло в лес. И когда я наконец в этом признался, она рассмеялась и сказала, что давно это поняла, а только ждала, когда же я ей это скажу. Возможно, какое-то мгновенье я и чувствовал себя уязвленным, но это длилось недолго, и теперь мы бродили среди деревьев вместе.
Я учил ее всему, что знал или о чем догадывался сам, я даже подружил ее с Бором. Несколько кусков сот сделали свое дело, и теперь старик-медведь принял ее в категорию «своих». Я помню как она опасливо трепала его рваное мохнатое ухо, и как потом весело смеялась, когда он позволил нам полазить по его мохнатой туше как по скалам, тихо довольно ворча, если мы начинали чесать его спину. Это была моя победа. Нет, даже не так. Наша.
Сейчас мы сидели на моем любимом утесе у реки, я с удовольствием отмечал про себя то, что голова почти не болит, а Ребелла по какой-то своей причуде начала плести венок из лесных цветов. Ее увлекало и захватывало все – от муравьев и цветов, до следов стаи Бинго и берлоги старого Бора с самим хозяином внутри. А мне так нравилось ей рассказывать и объяснять. Все казалось просто прекрасным – свет солнца, косыми лучами падающий в журчащую воду, трели птиц, тепло и ласковый ветер в лицо.
Внезапно что-то нахлобучилось мне на голову, съехало на глаза и закрыло весь кругозор. От неожиданности я едва ли сверзился в речку, но вовремя спохватился, да и кто-то удержал меня за шиворот.
- Ты чего шугаешься? Это всего лишь венок, а ты о чем подумал?
Я заставил себя успокоиться, осторожно приподнял закрывавшее мне глаза нечто и посмотрел на свое отражение. Мда… надо было мне родиться девочкой, тогда бы в самый раз, а так как-то чувствую себя неловко.
- Нравится?
- Конечно, – выдал я, не подумав, чем это мне впоследствии может грозить.
- Замечательно! Значит, в приют ты вернешься в нем.
Возражать? Бесполезно! Спорить? Еще чего не хватало. Оставалось покорно улыбнуться и кивнуть. Иначе с русовлаской было просто нельзя. Или обижалась, или начинала творить такое, что просто на голову не налазило.
- Слушай, отоме, тебе не кажется, что он великоват? – спросил я, снова поправляя злополучный головной убор.
- Ну, может быть. Кто ж тебе виноват, что ты такой маленький? – ехидно поинтересовалась она.
Мне только и оставалось, что вздохнуть. Притом, что я был почти на год ее старше, росту мы были приблизительно одинакового. Не сказал бы, что это меня раздражало или злило, но просто было неприятно чувствовать себя маленьким среди других парней, вымахавших едва ли не на полголовы, а то и голову выше меня. Впрочем, то, что я был маленьким, предоставляло свои преимущества. Я, например, мог протиснуться меж прутьев забора вокруг приюта, или проскользнуть куда-то с меньшей вероятностью быть замеченным. Да и во время потасовок гораздо легче увернуться от всяких там верзил, особенно если ты юркий.
- Нашла маленького, – фыркнул я. – А кто тебя с яблони снял, когда ты на нее полезла зачем-то, хоть яблоки еще зеленые?
- Это значения не имеет! Все равно я выше!
- Когда туфли матери Ольги одеваешь разве что, – не упустил я возможность ее подколоть.
Все дело в том, что мать Ольга у нас достаточно низенькая, вот и носит туфли на каблуках, чтобы выглядеть солиднее. А Ребелла однажды несла ее туфли в мастерскую к сапожнику, я был как обычно с ней. А она возьми и реши их примерять! По грунтовке. После дождя. Нет, пару шагов она прошла, но потом подвернула ногу. Естественно, каблуку наступил один большой аминь. Конечно, я больше волновался о ее ноге, и притом даже с грехом пополам донес ее до того городка, куда мы шли – очень боялся, что она растянула связки. Но, слава Богу, все обошлось, историю замяли, туфли починили, однако я любил подобным образом охлаждать ее пыл.
Ребелла пробормотала что-то неразборчивое.
Вдруг вдали, разбиваясь о деревья на гулкие полутона эха, раздался призывный волчий вой.
Те, кто считают, что волки воют одинаковые песни и одинаковыми голосами, неправы. У них разные голоса, разные тона, разные песни. Я знал всю стаю Бинго, благо, сам же их всех и вырастил, а посему разбирался в волчих песнях. Это был призыв всей стаи. И просьба помочь.
Что-то случилось, что-то плохое. Иначе Крос – а я был почти уверен, что это именно он – не стал бы звать.
Я сорвался на ровные ноги, пытаясь вслушаться в гаснущее хитросплетение завываний, но ветер, деревья и расстояние заглушили звук почти полностью.

Когда Кроно вдруг вскочил, я все пыталась понять, не схожу ли я с ума. Ладно старик Бор, когда-то раз очень меня напугавший. Но чтобы волчья стая… Однако, судя по реакции моего фиолетововолосого друга, вой мне не казался, а был настоящим. Значит, настоящими были и воющие, то бишь волки.
- Это Крос! – повернулся он ко мне. – Что-то случилось. Пойдем скорее!
Почему-то я вовсе не удивилась тому, что Кроно понимает волчий вой, знает вывшего волка и, не смотря на то, что волки – это вам не собаки, а ведь и собаки больно кусаются, - рвется помогать им. Наверное, за прошедшую неделю похождений с ним на пару, мой лимит удивлений был превышен раза в три.
Кроно ухватил меня за руку и поволок за собой, ориентируясь на что-то только ему понятное и заметное. Бежали мы долго, минут семь, а если учитывать, что мчались мы по лесу и буреломам, то это и вообще можно было считать подвигом. Парень беспокойно оглядывался по сторонам, потом нерешительно остановился.
- Потерял – беспомощно улыбаясь, сообщил он, глядя на меня. А потом сложил ладони рупором и завыл. У меня мороз прошелся по коже и волосы в косичке наежились, настолько реалистично он выл.
И ему, конечно же, вскоре ответили.
Кроно довольно усмехнулся, снова ухватил меня и гонка продолжилась. Правда, на этот раз бежали мы не дольше трех минут, и особо запыхаться я не успела.
Узкая звериная тропа, косые солнечные лучи, кажущиеся изумрудными в тени сочной мякоти листьев, испуганные трели птиц и серая тень поперек тропинки. Когда мы подошли ближе, она шевельнулась, встала и, перегородив собой проход, перестала быть странной кочкой.
Волк.
Я испуганно отшатнулась, в конце концов зверь был диким, но Кроно ободряюще стиснул мою ладонь.
- Побудь здесь, хорошо? Остальные уже знают, что ты со мной, не бойся ничего.
Я только кивнула, не совсем понимая смысл его слов. Мальчик отпустил мою руку, подошел и присел перед зверем, сочувственно потрепал его по холке.
- Крос… тихо, малыш, я тебя вытащу, верь мне.
Только теперь я заметила капкан, стальными челюстями стиснувший правую переднюю его лапу. Кроно бегло осмотрел подлую ловушку, похлопал себя по карманам, укоризненно покачал головой, стянул с себя куртку и, придирчиво ощупав квадратную металлическую пряжку на вороте, принялся возиться со стальными челюстями. Волк тихо, обиженно рычал и скулил, словно жалуясь на жестокость людей, на боль в лапе и на бесстрастный холод металлических тисков. Мне даже казалось порой, что я различаю тихие слова…
Сама не знаю, как так получилось. Спрятались страх, неуверенность, забылась просьба не подходить, осталась только жалость к этому прекрасному зверю, желание забрать его боль… ведь я умею…
- Ребелла, стой!..
Волк вдруг зарычал и кинулся на меня. Я только и успела, что увидеть палевую тень, метнувшуюся ко мне, благо цепь капкана позволяла. Страх мгновенно вскинул поникшую было голову, я закрыла глаза и сжалась в ожидании неизбежного. Но что-то меня оттолкнуло в сторону. Рык Кроса стегнул по ушам совсем рядом, взвился до кульминации и спал. Я приподнялась на локтях.
В двух шагах от меня лежал Кроно. Это он отпихнул меня в сторону от рывка волка. Теперь Крос подмял его под себя, а клыки, метившие в мое горло, пробили руку парня. Я даже, кажется, слышала скрип зубов по кости.
В горле пересохло, губы слушались с трудом. Но крикнуть я смогла.
- Кроно!
- Не подходи! – остановил меня его голос. Он повернул ко мне залитое текшей с руки кровью лицо, и я увидела страх в его глазах. Страх за меня. – Ребелла, не подходи, не надо!
- Кроно… как же так…
Слезы словно сами покатились из глаз. Это мне сниться! Это просто сон! Дурной сон! Святой Самсон, куда ночь – туда и сон, дайте же мне проснуться!..
Но я понимала, что не сплю. Это заставляло собраться и начать думать.
Парень осторожно ухватил рычащего зверя за загривок и заставил посмотреть себе в глаза. И начал говорить, как когда-то с Бором, плавно, мягко, текуче, больше уделяя внимание чувствам и смыслу, скрытому в них, нежели словам. Через пару мгновений рычание стихло совсем, волк испуганно прижал уши к голове, тихо виновато поскуливая, выпустил его руку из пасти, зализал раны и припал к земле. Кроно, наплевав на кровоточащую и весьма серьезную рану, потрепал его по голове, еще немного повозился с капканом и, когда что-то тихо звякнуло, довольно улыбнулся.
Крос снова кинулся к нему, но на этот раз совершенно шутя, пытаясь лизнуть его в нос. Мальчишка заливисто смеялся, просто откровенно искренне смеялся, играя с волком как со щенком. Я никогда не видела вечно настороженного, готового в любую секунду отскочить в сторону от подножки или еще какой-то гадости Кроно таким откровенно беззаботным в приюте. Разве что когда он слушал мои басни или рассказывал мне свои. И я поймала себя на том, что сама довольно улыбаюсь.
Но только один беглый взгляд на его кровоточащую руку заставил эту улыбку испуганно упорхнуть с моего лица. Я попыталась отодрать от подола юбки кусок ткани на временную перевязку, но материя была плотной и поддавалась с огромным трудом.
- Держи – вдруг тронул меня кто-то за плечо. Я подняла взгляд и встретилась им с ярко-голубыми глазами. Потом, пару раз моргнув и опустив глаза, заметила, что он протягивает мне раскладной перочинный нож. – Металл в нем плохенький, даже как отвертка он бы капкан не осилил, но вот с тканью должен совладать.
Я несколько растерянно взяла нож, но с ним дело и вправду пошло полегче. Когда ткань была отрезана, я дернула Кроно и принялась не очень умело, но зато с завидным энтузиазмом перебинтовывать ему руку. Он не рыпался, только почему-то глаза отводил, а потом нежданно-негаданно выдал:
- Спасибо тебе.
Я искренне опешила.
- За что?
- Просто – он замялся. – Просто спасибо тебе.
- Не за что – только и улыбнулась я.
Тут ко мне, опустив повинившуюся голову, подошел Крос, ткнулся холодным носом в щеку, посмотрел в глаза. На его лбу, ровнехонько меж глаз, было белое пятно, похоже на немного расплывчатый крестик. Понятно теперь, почему у него такое имя. Я осторожно потрепала его ладонью ровно по метке.
- Господь учил нас прощать. Но ты и так ни в чем не виноват, ты был напуган, тебе было больно. Это ты меня прости.
Волк внимательно слушал мои слова, потом вдруг лизнул меня в нос и, развернувшись, бодрой трусцой убежал в чащу. Там к нему кинулись еще пять теней, устроили шутливую возню и потерялись в тени старых деревьев и моложавого подлеска.
- Ему повезло, что у капкана не было зубов. Они бы просто перебили ему лапу – с отстраненной ненавистью сказал, ни к кому толком не обращаясь, Кроно. Я присела у него за спиной, обхватила за плечи. Он замерз, но не показывал этого. И вздрогнул, когда я его обняла.
- Пошли назад. Ты ведь ранен…
Он повернул ко мне голову, мгновенно растеряв свою ярость, как обычно мечтательно-мягкий и упрямо-непокорный одновременно.
- Конечно, пойдем.

- …это следы волчьих зубов, Кроно, неужели ты думаешь, что я не сумею их отличить от зубов обыкновенной собаки? Не ври, господь плачет, когда дети говорят неправду, ведь это грех.
- Значит, из-за меня на этой планете появились океаны, – буркнул я, и устало прикрыл глаза.
Рану мою уже промыли и перевязали как положено, однако его преосвященство оказался невероятно любознателен и настырен, не желая отступать от меня, не смотря на все мое явно демонстрируемое нежелание говорить.
- Как так можно говорить с его преосвященством! – вспыхнула мать Ольга. Ремингтон взмахом руки попросил ее помолчать.
- Ты ведь был в лесу, это подтверждают все. Там собаки не водятся. Ну, что молчишь, что глаза закрываешь и отворачиваешься? Я хочу помочь тебе и понять! Эх… Ребелла, ну хоть ты объясни мне, в чем все-таки дело?
Я почувствовал ее взгляд и пожал плечами, не открывая глаз. Говорить или нет – ее выбор.
- Ваше преосвященство, – наконец тихо сказала она, – Кроно молчит, потому что если он заговорит, это будет для него предательством.
Я удивленно на нее воззрился, тем ни менее обрадовавшись неожиданной, но такой желанной поддержке.
- Предательство, говоришь? Но кого он в таком случае предаст?
- Друга, – буркнул я.
- Так-так-так. Интересно. Очень интересно. Что это за друг вдруг среди чащи?
Я снова отвернулся к окну, показывая, что не желаю об этом говорить. Ремингтон вздохнул, снова махнув матери-настоятельнице.
- Видел Бог, я хотел решить этот вопрос полюбовно, но, видимо, не суждено. Сестра Ольга, вы видели, что я потратил на это полчаса, но ничего не добился. Похоже, если волки начали нападать на детей вблизи приюта для всеобщего спокойствия и безопасности нам придется перебить, хоть они и божьи создания…
Я вздрогнул от макушки до самых кончиков пят. В ушах стоял бесстрастный голодный щелчок, с каким захлопываются капканы и выстрелы охотничьих ружей. А еще – беспомощный, умоляющий визг и скулеж, с каким будут падать на землю, расплескивая вокруг себя кровь и жизнь, такие дорогие, такие родные мне палевые тени. Я лишил их матери – это она упала тогда, два года назад у старого шершавого ствола стылым безжизненным камнем. Там же я и нашел их через два дня – шестерых неуклюжих лобастых щенят с только открывшимися глазками-бусинками и большими лапами. Они тихо скулили, тыкались в камень носиками и просили есть. Тогда я принял решение спасти их, попытаться искупить свою вину. И я пытался, как только мог, тем ни менее часто наведываясь на могилу матери-волчицы. Камень уже порос мхом и мелкими цветами, а я все ходил к ней, гладил морду, бока. Приходили и волчата, садились кругом. Они простили меня.
А я себя нет.
- Не смейте трогать стаю! – крикнул я и ударил кулаком по столу прямо перед носом у падре. Ремингтон отшатнулся от такой неожиданной вспышки гнева у обычно спокойного меня, а я все стоял, стиснув зубы и ухватившись за краешек стола так, что побелели костяшки пальцев, внутренне недоумевая, как я смог очутиться здесь в доли секунды, ведь до окна было не меньше семи, а то и десяти шагов.
- Почему это? Они тебе чем-то дороги? Они ведь напали на тебя, Кроно. Возможно, это даже бешеные звери! 
- Неправда! Крос напал не нарочно!
- Крос? – переспросил Ремингтон, немного насмешливо прищурив глаза. Я понял, что проговорился, что попался, но взгляда не отводил, упрямо глядя в глаза его преосвященства неподобающе дерзко и злобно. Впрочем, в тот миг мне было наплевать. – И кто это такой?
- Волк! – сообщил я, не понижая тон. – Очень часто волки куда человечнее людей! За это их стоит убивать? Из-за того, что у них есть клыки и что они бегают на четырех лапах?
- Успокойся, – в глазах падре сверкнула сталь и это немного меня протрезвило. – Это он тебя укусил?
- Да.
- И ты все равно его защищаешь?
- А можно подумать, что вы этого еще не заметили, ваше преосвященство.
- Ершист как всегда, впрочем, это, может и к лучшему. Сколько их всего?
- Шестеро. Это что-то меняет?
- Нет, не очень. Ты их всех знаешь?
- Я вырастил их со щенят. Теперь понятно, почему я не хочу их смерти?
Ремингтон задумался, мать Ольга молчала, а Ребелла вдруг подошла ко мне и ободряюще взяла за руку, несколько осуждающе и одновременно умоляюще глядя на падре. Я слабо улыбнулся в ответ на ее заботу, ведь она просила за меня. Я не мог просить. Не умел. Ни разу не было у кого.
- Хорошо, – выдал его преосвященство и все посмотрели на него. – Я спущу это дело на тормозах под мою ответственность. Не могу не поддаться этим серо-зеленым глазам! – и он рассмеялся, весело, заразительно. Но я почему-то напрягся, словно готовясь к драке, хоть не было ни единой причины такому поведению. – Ладно уж, дети, идите с богом. Нам с сестрой Ольгой нужно переговорить с глазу на глаз.
Ребелла улыбнулась и пошла к двери, а я задержался на миг и расслышал, как Ремингтон шепнул:
- Не потеряй ее.
В смятенных чувствах я догнал девочку, и мы пошли рядом. Она принялась весело рассказывать какую-то историю из множества девичьих рассказов, в которых, честно говоря, я понимал обычно с пятого на десятое, но слушал всегда очень внимательно, что поддерживало неугасающий ни на миг энтузиазм Ребеллы рассказывать еще и еще. Однако слова падре крепко засели у меня в голове и черным каучуковым мячиком прыгали туда-сюда, отскакивая от костей черепа.
Что Ремингтон хотел мне этим сказать?..